Жизнь и грёзы Э.Т.А. Гофмана. к 240-летию великого сказочника

Гофмана иногда называют романтическим реалистом. Выступив в литературе позднее как старших — «иенских», так и младших — «гейдельбергских» романтиков, он по-своему претворил их взгляды на мир и их художественный опыт. Ощущение двойственности бытия, мучительного разлада между идеалом и действительностью пронизывает все его творчество, однако, в отличие от большинства своих собратьев, он никогда не теряет из виду земную реальность и, наверное, мог бы сказать о себе словами раннего романтика Вакенродера: «...несмотря ни на какие усилия наших духовных крыл, оторваться от земли невозможно: она насильственно притягивает нас к себе, и мы снова шлепаемся в самую пошлую гущу людскую». «Пошлую гущу людскую» Гофман наблюдал очень близко; не умозрительно, а на собственном горьком опыте постиг он всю глубину конфликта между искусством и жизнью, особенно волновавшего романтиков. Разносторонне одаренный художник, он с редкостной прозорливостью уловил реальные пороки и противоречия своего времени и запечатлел их в непреходящих творениях своей фантазии. «Ах, если бы я мог действовать согласно влечению моей природы, – писал Гофман, – я непременно стал бы композитором». Первое условие для того, чтобы освободиться от давящих рамок этой филистерской пошлости и сохранить живую душу, — «детски благочестивое поэтическое настроение», только обладая этим талисманом, можно верить, любить людей и природу и понимать поэзию; а понимать поэзию — значит понимать все, так как «поэзия есть высшее знание». В. Г. Белинский, не считавший сказки Гофмана детскими, писал: «Нисколько не удивительно, что странный, причудливый и фантастический гений Гофмана ниспустился до сферы детской жизни: в нём самом так много детского, младенческого, простодушного, и никто не был столько, как он, способен говорить с детьми языком поэтическим и доступным для них!» История жизни Гофмана — это история непрестанной борьбы за кусок хлеба, за обретение себя в искусстве, за свое достоинство человека и художника. Отзвуками этой борьбы полны его произведения.

Эрнст Теодор Вильгельм Гофман родился ровно 240 лет назад, 24 января 1776 года, в семье прусского королевского адвоката Кристофа Людвига Гофмана (1736—1797) и его кузины Луизы Альбертины (урождённой Дёрфер). Мать его была очень нервная женщина, отец — очень способный, образованный человек с развитым художественным вкусом, но беспорядочный и любитель выпить. Когда мальчику было 3 года, его родители разошлись, и он воспитывался в доме бабушки по материнской линии под влиянием своего дяди-юриста Отто Вильгельма Дёрфера, человека умного и талантливого, но склонного к фантастике и мистике, к тому же, сухого педантичного человека, натура которого постоянно вступала в резкое противоречие с живым и подвижным темпераментом племянника. В доме Дёрферов все понемногу музицировали, учить музыке стали и Гофмана, для чего пригласили соборного органиста и композитора Христиана Подбельского. Мальчик выказал незаурядные способности и вскоре начал сочинять небольшие музыкальные пьесы; обучался он и рисованию (у живописца Земана), и также не без успеха. Однако при явной склонности юного Гофмана к искусству семья, где все мужчины были юристами, заранее избрала для него ту же профессию, из которой он всю свою последующую жизнь пытался вырваться и зарабатывать искусством. В школе, а затем и в Кёнигсбергском университете (где в то время преподавал родоначальник немецкой классической философии Иммануил Кант), куда Гофман поступил в 1792 году, он сдружился с Теодором Гиппелем, племянником известного тогда писателя-юмориста Теодора Готлиба Гиппеля, — общение с ним не прошло для Гофмана бесследно.

Автопортрет Гофмана с другом Гиппелем
в образе Кастора и Полидевка (1803)

Гиппелем писал, что «Гофман рассматривал изучение юриспруденции только как средство обеспечить себе в ближайшее время кусок хлеба и покинуть дом своей бабки. Душа же его принадлежала искусству». В 1795 Гофман пишет романы «Корнаро, мемуары графа Юлиуса фон С.» и «Таинственный» (не сохранились) и в первый раз слушает «Дон Жуана» Моцарта. Круг его чтения в это время составляют сочинения Гроссе, Стерна, Жана Поля, Руссо и Шекспира. По окончании в 1798 году университета и после недолгой практики в суде города Глогау (Нижняя Силезия), куда Гофман был вынужден переехать в связи со скандалом из-за связи с женой виноторговца матерью пятерых детей Дорой Хатт (которая была старше его на 9 лет), и где познакомился с художником Алоисом Молинари, с которым расписывал местную иезуитскую церковь, Гофман едет в Берлин, где успешно сдает экзамен на чин асессора и получает назначение в Познань, где широкое гостеприимство поляков впервые приучило его к кутежам.

В 1802 году в Познани разразился скандал: Гофман нарисовал карикатуру на прусского генерала, грубого солдафона, презиравшего штатских; тот пожаловался королю. Гофман был переведен, вернее сослан на гораздо худшее место - в Плоцк, маленький польский городок, в 1793 году отошедший к Пруссии. Незадолго до отъезда он женился на дочери познанского писаря, очень доброй и преданной польке Михалине Тшциньской-Рорер (которую он нежно зовёт Мишей), которой предстояло делить с ним все невзгоды его неустроенной, скитальческой жизни. Вследствие женитьбы он снова сделался «порядочным» человеком. Однообразное существование в Плоцке, глухой провинции, далекой от искусства, угнетает Гофмана. В 1803 г. он записывает в дневнике: «О, боль, я все больше становлюсь государственным советником! Кто мог подумать об этом года три назад! Муза скрылась. Архивная пыль застилает передо мной всякую перспективу будущего, которое выглядит темным и хмурым… Где же мои намерения, где мои прекрасные планы на искусство?». И все же годы, проведенные в Плоцке, не потеряны зря: Гофман много читает — кузен присылает ему из Берлина журналы и книги; к нему в руки попадает популярная в те годы книга Виглеба «Обучение естественной магии и всевозможным увеселительным и полезным фокусам», откуда он почерпнет кое-какие идеи для своих будущих рассказов. К этому же времени относятся его первые литературные попытки в журнале Коцебу «Freimutiger». "Вскоре должно случиться что-то великое — из хаоса должно выйти какое-то произведение искусства. Будет ли это книга, опера или картина — quod diis placebit ("что будет богам угодно"). Как ты думаешь, не должен ли я еще раз спросить как-нибудь Великого Канцлера, не создан ли я художником или музыкантом?.." (из письма Э.Т.А. Гофмана Т.Г. Гиппелю, февраль 1804).

В 1804 году Гофману удается перевестись советником в Варшаву. Здесь он весь свой досуг посвящает музыке, сближается с театром, добивается постановки нескольких своих музыкально-сценических произведений, в связи с чем в честь Моцарта изменил свое третье имя Вильгельм на Амадей. Впервые имя Амадей появляется в декабре 1804 на титульном листе партитуры двухактного зингшпиля «Весёлые музыканты» по тексту К. Брентано. В 1805 «Весёлых музыкантов» ставят на сцене в Варшаве. К варшавскому периоду жизни Гофмана относится начало его дружбы с Юлиусом Эдуардом Гитцигом, юристом и любителем литературы. Гитциг — будущий биограф Гофмана — знакомит его с произведениями романтиков, с их эстетическими теориями. Гофман сводит знакомство с романтиком Захариею Вернером. В этот же период Гофман организовал «Музыкальное общество», зал которого (дворец Мнишков) сам расписывает фресками, симфонический оркестр в Варшаве, которым сам руководит при исполнении своих музыкальных композиций. На торжественном открытии дворца Гофман дирижирует своей симфонией ми-бемоль мажор. 28 ноября 1806 года Варшаву занимают наполеоновские войска, прусская администрация распущена, — Гофман свободен и может посвятить себя искусству, но лишен средств к существованию. Жену и годовалую дочь Цецилию он вынужден отправить в Познань, к родным, ибо ему не на что их содержать. Но это не спасет его единственную дочь - в середине августа 1807 она умирает. Гофман едет в Берлин с партитурами нескольких опер и своими рисунками в портфеле, с намерением всецело отдаться искусству, но не находит ни сбыта своим произведениям, ни уроков. Он безуспешно пытается определиться как юрист, но штаты во всех ведомствах Берлина сокращены, и ему приходится перебиваться лишь случайными заработками, пока не получает предложение занять место капельмейстера в Бамбергском театре.

Гофман у своего дома
в районе Zinkenworth (Бамберг),
акварель Hans Liska, 1970г.

Годы, проведенные Гофманом в старинном баварском городе Бамберге (1808—1813), — это период расцвета его музыкально-творческой и музыкально-педагогической деятельности. 9 июня Гофман уезжает из Берлина, посещает Хампе в Глогау и забирает Мишу из Познани. 1 сентября он прибывает в Бамберг, а 21 октября неудачно дебютирует как дирижёр в Бамбергском театре. Дела театра шли так плохо, что Гофман слагает с себя обязанности дирижёра, сохранив лишь звание капельмейстера. На жизнь он зарабатывает частными уроками и случайными музыкальными сочинениями для театра. В это время начинается его сотрудничество с лейпцигской «Всеобщей музыкальной газетой», где он публикует критические статьи о творчестве Бетховена, Огиньского и ряда других композиторов (именно поэтому Гофмана принято считать основоположником музыкальной критики в Германии), а так же свою первую «музыкальную новеллу» «Кавалер Глюк» (15 февраля 1809), замысел которой возник у Гофмана в начале мая 1808, когда он очень остро нуждается. В 1810 г. один его знакомый, Гольбейн, взялся восстановить бамбергский театр; Гофман помогал ему, работая как композитор, дирижер, декоратор, машинист, архитектор и начальник репертуара; но через два года Гольбейн отказался от антрепризы, и театр закрылся. Гофман снова начал бедствовать. 26 ноября 1812 г. он пишет в дневнике: «продал сюртук, чтоб пообедать».

Пребывание в Бамберге отмечено одним из самых глубоких и трагических переживаний Гофмана — безнадежной любовью к его юной ученице тринадцатилетней Юлии Марк (старше которой он был на 20 лет), которой посвятил оперу "Дуэттини", что вызвало ревность его жены Миши. Юлия была хороша собой, артистична и обладала чарующим голосом. В образах певиц, которые создаст позднее Гофман, будут просматриваться ее черты. Расчетливая консульша Марк выдала дочь за состоятельного гамбургского коммерсанта. Замужество Юлии и ее отъезд из Бамберга были для Гофмана тяжелым ударом, он был на грани безумия и помышлял о двойном самоубийстве. Через несколько лет он напишет роман «Эликсиры дьявола»; сцена, где многогрешный монах Медард неожиданно оказывается свидетелем пострижения страстно любимой им Аврелии, описание его мук при мысли, что любимую разлучают с ним навеки, останется одной из самых проникновенных и трагических страниц мировой литературы. Историю трагической любви к Юлии он рассказал также в «Новейших похождениях двух собак», в «Коте Муре» и многих других произведениях. В тяжкие дни расставания с Юлией из-под пера Гофмана вылилась новелла «Дон-Жуан» (1813).

«Дон-Жуан», включенный автором в первый том «Фантазий», — это не просто «новелла», то есть рассказ о необычайном происшествии, но и глубокий анализ оперы Моцарта. Гофман дает собственное, оригинальное толкование произведения великого мастера. Моцартовский Дон-Жуан не традиционный «озорник» — «кутила, приверженный к вину и женщинам», а «любимое детище природы, она наделила его всем тем, что... возвышает его над посредственностью, над фабричными изделиями, которые пачками выпускаются из мастерской...». Дон-Жуан — натура исключительная, романтический герой, который противопоставляет себя пошлой толпе с ее мещанской моралью и с помощью любви пытается преодолеть разрыв мирового целого, воссоединить идеальное с реальным. Под стать ему и донна Анна. Она тоже щедро одарена природой, это «божественная женщина», и трагедия Дон-Жуана заключается в том, что он встретил ее слишком поздно, когда, отчаявшись найти, что искал, уже «нечестиво глумился над природой и творцом». Артистка, исполняющая партию донны Анны, в новелле Гофмана выходит из роли. Она является в ложу, где сидит рассказчик, чтобы открыть ему, как они близки духовно, как верно поняла она замысел сочиненной им, рассказчиком, оперы (Гофман имеет в виду свою романтическую оперу «Ундина»). Сам по себе этот прием был не нов; актеры свободно общались со зрителями в излюбленном романтиками театре Карло Гоцци; в сценических сказках Людвига Тика зрители активно комментируют все происходящее на сцене. И все-таки в этой сравнительно ранней вещи Гофмана уже отчетливо проступает его неповторимый почерк. Как могла певица оказаться одновременно на сцене и в ложе? Но чудо вместе с тем и не чудо: «энтузиаст» так возбужден услышанным, что все это вполне могло ему только почудиться. Подобная мистификация обычна для Гофмана, который нередко оставляет читателя в недоумении — действительно ли его герой побывал в волшебном царстве, или это ему лишь пригрезилось.

Образ «безумного музыканта», капельмейстера и композитора Иоганнеса Крейслера, alter ego самого Гофмана («Музыкальные страдания капельмейстера Крейслера» (1810)), устами которого писатель называет музыку «самым романтическим из всех искусств, ибо она имеет своим предметом только бесконечное; таинственным, выражаемым в звуках праязыком природы», поверенный самых дорогих ему мыслей и чувствований, — образ, который будет сопутствовать Гофману на протяжении всей его музыкальной деятельности, также родился в Бамберге, где Гофман познал всю горечь судьбы артиста, вынужденного обслуживать родовую и денежную знать. Он задумывает книгу рассказов «Фантазии в духе Калло» (1814-1815), где будет властвовать стихия музыки, и которую вызвался издать бамбергский вино- и книготорговец Кунц, издательский договор с которым был заключен 18 марта. Сам незаурядный рисовальщик, Гофман высоко ценил язвительно-изящные рисунки — «каприччо» французского графика XVII века Жака Калло, и, поскольку собственные его рассказы были также весьма язвительны и причудливы, его привлекла мысль уподобить их созданиям французского мастера.

Гофман рисует Карла Фридриха Кунца
и доктора медицины Кристиана Пфефера,
1809/1813гг.

С начала 1813 г. дела Гофмана пошли лучше: он получил маленькое наследство и предложение занять место музыкального директора оперной труппы Йозефа Секонды, труппа которого играла попеременно в Лейпциге и Дрездене. 25 апреля Гофман приезжает в Дрезден, где встречает Гиппеля. 19 мая Гофман начинает писать новеллу «Магнетизёр», в которой он отдал дань своему увлечению месмеризмом - теории «животного магнетизма» австрийского врача Антона Месмера, популярной в ситуации идеологического кризиса, возникшего после французской революции и отвергающего просветительское понятие разума, утверждая иррациональное интуитивное начало (впоследствии Гофман неонократно обратится к «ночным сторонам» человеческой души). 20 мая он уезжает в Лейпциг, где находится оперная труппа Секонды, и приступает к исполнению обязанностей её директора. 24—25 июня вместе с труппой Гофман перебирается в Дрезден, где становится свидетелем битвы под городом (26—27 августа) - остатки разбитой в России наполеоновской армии ожесточенно сражались в Саксонии. Теперь Гофман все больше сил и времени отдает литературе. В письме к Кунцу от 19 августа 1813 года он пишет: «Не удивительно, что в наше мрачное, злосчастное время, когда человек едва перебивается со дня на день и еще должен этому радоваться, писательство так увлекло меня — мне кажется, будто передо мной открылось чудесное царство, которое рождается из моего внутреннего мира и, обретая плоть, отделяет меня от мира внешнего». После поражения Наполеона (10 декабря) Гофман возвращается с труппой в Лейпциг и, стараясь отделаться от тяжелых впечатлений, пишет повесть-сказку «Золотой горшок», которую задумал октябре-ноябре 1813, когда дирижировал оперой в осаждённом Дрездене.

В сказке «Золотой горшок» уже в полной мере раскрылась необычайная способность Гофмана одним мановением превращать унылую повседневность в сказочную феерию, бытовые предметы — в волшебные аксессуары, обыкновенных людей — в магов и кудесников. Герой «Золотого горшка», студент Ансельм, существует словно бы в двух мирах — обыденно-реальном и сказочно-идеальном. Горемыка и неудачник в действительной жизни, он сторицей вознагражден за все свои мытарства в волшебном царстве, которое открывается ему лишь потому, что он чист душой и наделен воображением. С едкой иронией, поистине в манере Калло, рисует Гофман душный мещанский мирок, где от поэтических сумасбродств и «фантазмов» лечат пиявками. Ансельм задыхается в этом мирке, и когда он оказывается заключенным в стеклянной банке, то это не более как метафора невыносимости его реального существования, — товарищи Ансельма по несчастью, сидящие в соседних банках, чувствуют себя превосходно. В сословно-бюрократическом обществе, где живет Ансельм, человек стеснен в своем развитии, отчужден от себе подобных. Двоемирие Гофмана проявляется здесь и в том, что основные персонажи сказки словно бы удвоены. Архивариус Линдгорст одновременно князь духов Саламандр, старуха гадальщица Рауэрин — могущественная колдунья; дочка конректора Паульмана, синеглазая Вероника, — это земная ипостась золотисто-зеленой змейки Серпентины, а регистратор Геербранд — опошленная прозаическая копия самого Ансельма. В финале сказки Ансельм счастливо соединяется с любимой Серпентиной и обретает счастье в сказочной Атлантиде. Однако эта фантастическая ситуация почти что сводится на нет улыбкой автора: «Да разве и блаженство Ансельма не есть не что иное, как жизнь в поэзии, которой священная гармония всего сущего открывается как глубочайшая из тайн природы!» «Блаженство Ансельма» — это его внутренний поэтический мир, — Гофман мгновенно возвращает читателя с неба на землю: нет никакой Атлантиды, есть лишь страстная мечта, облагораживающая пошлые будни. Улыбкой Гофмана является и самый золотой горшок, приданое Серпентины, вещный символ обретенного счастья. Гофман ненавидит вещи, предметы обихода, берущие власть над человеком, в них воплощается мещанское довольство, неподвижность и косность жизни. Не зря его герои, поэты и энтузиасты, подобные Ансельму, исконно враждебны вещам и не могут с ними сладить.

Работа с Секондой шла негладко, однажды Гофман поссорился с ним во время спектакля и получил отказ от места. Он просит Гиппеля, ставшего крупным прусским чиновником, исхлопотать ему должность в министерстве юстиции и осенью 1814 года переезжает в Берлин. 3-его августа 1816 года с небывалым успехом состоялась премьера оперы «Ундина» Гофмана, костюмы и декорации которой были сделаны по рисункам Шинкеля. Декорации его были настолько талантливы, что, как свидетельствует современник, «... вряд ли какой-нибудь другой театр Европы... мог бы сравниться в этом отношении с берлинским». Гофмана вызывали на сцену, и он, растроганный, принимал овации берлинской публики. Следует отметить, что опера «Ундина» вошла в историю музыки как едва ли не первый опыт романтической оперы. 29 июля 1817 года во время 24-го представления «Ундины» в театре случился грандиозный пожар. Каково же было Гофману пережить зрелище пожара! Он наблюдал его из окон своей комнаты в пятнадцати шагах от происшествия. Тогда загорелась крыша его квартиры, сгорел театр, декорация и ноты «Ундины». Из воспоминаний современника Гофмана: «Больше всего огорчала утрата театральных костюмов и декораций... Две декорации к «Ундине» я никогда не забуду: бурная лесная река образует остров, на котором ночью впервые встречаются Ундина и Гульдбрандт под жалобные стоны рыбака, а ещё, сверкающий красками, прозрачный дворец на дне Средиземного моря, где наконец вновь соединилась с возлюбленным и супругом сохранившая верность морская царевна». Однако Гофман, кажется, не потерял присутствия духа, он не покидал наблюдательного пункта у окна и, как писал современник, «зарево освещало его маленькое худое лицо». Затем он со свойственным ему юмором запечатлел в рисунке пожар и себя, высунувшимся из окна с ружьем, направленным на тучи, полагая, вероятно, что выстрел в тучи и был необходимым противопожарным действием.

Гофман и актер Девриент
в винном погребе Лютер и Вегнер

В прусской столице Гофман проводит последние годы жизни, необычайно плодотворные для его литературного творчества. Здесь он встретился с Гитцигом, который познакомил его с берлинскими романтиками, поэтами и художниками, здесь у него складывается кружок друзей и единомышленников, среди них писатели — Фридрих де ла Мотт Фуке, Адельберт Шамиссо, актер Людвиг Девриент. Место советника в камергерихте вполне его обеспечивало и в то же время оставляло ему много досуга, так что его творческий талант, поддерживаемый успехом, мог развернуться во всей силе. Но он слишком привык к цыганской жизни и губил себя излишествами. Чувствуя отвращение к чинным «чайным» обществам, Гофман проводил большую часть вечеров, а иногда и часть ночи в винном погребке, где около него всегда собиралась веселая компания. Один из биографов Гофмана сказал о нем и Девриенте, что пили они не по случаю, а побуждаемые общественными обстоятельствами. В состоянии опьянения он чувствовал себя свободнее в душной общественной атмосфере послевоенной Пруссии; в причудливых видениях, порожденных винными парами, он искал сюжеты и образы для своих фантастических рассказов.

с женой Михалиной

Расстроив себе вином и бессонницей нервы, Гофман приходил домой и садился писать; ужасы, создаваемые его воображением, иногда приводили в страх его самого; тогда он будил жену, которая присаживалась с чулком к его письменному столу. А в узаконенный час, если это был служебный день, Гофман уже сидел в суде и усердно работал. Свои служебные обязанности он выполнял, однако, безукоризненно и в 1818 году получает назначение на ответственный пост. Но не успехи по службе, а оживленная артистическая и литературная жизнь Берлина прежде всего интересуют Гофмана. Он устанавливает тесные отношения с романтиками Шамиссо и Фуке, выдающимся актером Девриентом, встречается с Тиком и Брентано — писателями, тоже принадлежавшими к кругу романтиков. В литературном и музыкальном Берлине Гофман вскоре становится признанной величиной. Одна за другой выходят его книги: роман «Эликсиры дьявола. Бумаги, оставшиеся после брата Медарда капуцина» (1815—1816), сборник «Ночные рассказы» (1817), «Удивительные страдания одного директора театра. Из устного предания» (1819; в основе ряд фактов из деятельности Гольбейна), повесть-сказка «Крошка Цахес, по прозванию Циннобер [Киноварь]» (1819), «Серапионовы братья» — цикл рассказов, объединенных, наподобие «Декамерона» Боккаччо, сюжетной рамкой (1819—1821),

Иллюстрация Карла Фридриха Тиле
по эскизам Гофмана к 'коту Мурру'. 1820 г.

неоконченный роман «Житейские воззрения кота Мурра вкупе с фрагментами биографии капельмейстера Иоганнеса Крейслера, случайно уцелевшими в макулатурных листах» (1819—1822) (однажды Гофман заметил, что его кот Мурр полюбил спать в ящике стола, где хранились бумаги - "Может, сей смышленный кот, пока никто не видит, сам пишет труды?" — улыбнулся писатель - так появились на свет "Житейские воззрения кота Мура"), «Принцесса Брамбилла» (1821), повесть-сказка «Повелитель блох, сказка в семи приключениях двух друзей» (1822).

«Повелитель блох». илл. А.Кравченко

Последняя сказка Гофмана — «Повелитель блох». Он писал ее, не прерывая работы над романом «Житейские воззрения кота Мурра», в котором домашние животные — кошки, собаки, — пародируют людские нравы и отношения. В «Повелителе блох» дрессированные блохи тоже создают пародийную модель человеческого общества, где каждый должен «чем-то сделаться или, по крайней мере, что-то собой представлять». Герой этой сказки Перегринус Тис, сын богатого франкфуртского торговца, решительно не желает «чем-то сделаться» и занять подобающее ему место в обществе. «Большие денежные мешки и счетные книги» смолоду внушают ему отвращение. Он живет во власти своих грез и фантазий и увлекается только тем, что затрагивает его внутренний мир, его душу. Но как ни бежит Перегринус Тис от действительной жизни, она властно заявляет о себе, когда его неожиданно берут под арест, хотя он не знает за собой никакой вины. А вины и не надо: тайному советнику Кнаррпанти, который требовал ареста Перегринуса, важно прежде всего «найти злодея, а злодеяние уж само собой обнаружится». Как и многие другие произведения Гофмана («Золотой горшок», «Принцесса Брамбилла»), «Повелитель блох» пронизан мифопоэтической символикой. Во сне герою открывается, что в некие мифические времена, в ином существовании он был могущественным королем и владел чудесным карбункулом, таящим в себе силу чистой пламенной любви. Такая любовь приходит к Перегринусу и в жизни — в «Повелителе блох» реальная, земная возлюбленная одерживает верх над идеальной.

Политическая реакция, воцарившаяся в Европе после 1814 года, омрачила последние годы жизни писателя, вызвав изменения в общественных позициях Гофмана. Прежде, как и многие ранние романтики, он оставался принципиально индифферентным к политическим и общественным движениям своего времени, что не могло не повлиять на некоторую узость социального диапазона в его творчестве. По свидетельству Кунца, «газет он не читал вовсе, политикой вообще не интересовался и не переносил даже разговоров на эти темы, а если я пытался рассказать ему что-нибудь действительно важное и интересное из этой области, то он обычно прерывал меня словами: «Оставим это. Давай лучше поговорим о чем-нибудь более разумном». Теперь же, назначенный в 1820 году в особую комиссию, расследовавшую дела так называемых демагогов — студентов, замешанных в политических беспорядках, и других оппозиционно настроенных лиц, Гофман, ни в малой мере не разделяя революционных взглядов, весьма скептически и с насмешкой относясь к националистически настроенным студенческим союзам, как юрист и как гражданин духом тех новых передовых норм буржуазного права и политических представлений, принесенных в Пруссию из-за Рейна, которые, преодолевая упорное сопротивление старых общественных и юридических институтов, понемногу теснили полицейский произвол и ограничивали личное королевское вмешательство в судебную процедуру и решения суда, не мог примириться с «наглым попранием законов», имевшим место во время следствия. Следует при этом, отметить, что как раз берлинская судебная палата, членом которой был Гофман, в немалой степени именно по его инициативе, порой весьма настойчиво выступала за внедрение этих новых правовых норм в прусское судопроизводство. Будучи крайне недовольным своим новым назначением, с которым он связывал «сеть омерзительного произвола, циничного неуважения ко всем законам, личной неприязни», писатель продемонстрировал немалое гражданское мужество, открыто протестуя в своих аппеляциях министру юстиции против беззаконий, чинимых комиссией. И его настойчивые демарши не были безуспешными. Однажды у него произошла стычка с председателем пресловутой комиссии полицей-директором Кампцем, и он был выведен из состава комиссии. Гофман рассчитался с Кампцем по-своему: увековечил его в повести «Повелитель блох» в карикатурном образе тайного советника Кнаррпанти. Он даже цитировал заметки, сделанные фон Кампцем на полях бумаг, конфискованных у студента Густава Авериуса, взятого под стражу. Узнав, в каком виде изобразил его Гофман, Кампц постарался помешать изданию повести, возбудив под явно надуманным предлогом разглашения служебной тайны и за оскорбление комиссии, назначенной королем, судебное преследование, грозившее подследственному тяжкой карой. Только свидетельство врача, удостоверявшее, что Гофман тяжело болен, приостановило дальнейшие преследования. И лишь взбудораженное общественное мнение и активные усилия друзей заставили прекратить дело против писателя при условии изъятия им криминального места из новеллы. Компрометирующие части романа были изъяты и опубликованы через много лет после смерти Гофмана, в 1906 году.

Автопортрет Гофмана, 1822г.

Гофман действительно был тяжело болен. Наделив Гофмана выдающимся артистическим дарованием, природа поместила его в довольно невзрачную оболочку, к тому же весьма слабой физической конституции. Слабый организм писателя не мог выдержать перегрузки, складывавшейся и из напряженной творческой работы, и из добросовестного исполнения своих служебных обязанностей, и из шумных ночных бдений в кабачке. С 1818 года у писателя развивалась болезнь спинного мозга, которая в течение нескольких лет привела к прогрессивному параличу, но и на смертном одре он сохранил силу воображения и остроумие. В одном из последних рассказов — «Угловое окно» — в лице кузена, «лишившегося употребления ног» и способного только наблюдать жизнь в окно, Гофман описал самого себя. Примерно 10 июня 1822 года Гофман диктует рассказ «Враг» (оставшийся незаконченным) и анекдот «Наивность». 24 июня паралич достигает шеи. 25 июня в 11 часов утра Гофман умирает.

Похоронен на третьем кладбище храма Иоанна Иерусалимского. На могиле Гофмана написано: "Он был одинаково хорош как юрист, как литератор, как музыкант, как живописец". Но как бы ни был хорош Гофман, после смерти его долги простил только хозяин винного погребка "Лютер и Вегенер", так как писатель был крайне остроумным и увлекательным рассказчиком, привлекая в погребок большое число клиентов. По свидетельству современника «маленький кабинет в погребке Люттера и Вегнера был во всем городе притчей во языцах, редко случались вечера, где не прозвучала бы острота, заслуживающая распространения, не родилась новая шутка».

Театр в Бамберге, главный вход

Мемориал Э.T.A. Гофмана в Берлине. ск. Карин Кройцберг, 1979

В Бамберге, в доме, где на втором этаже жили Гофман с супругой, открыт музей писателя, а возле театра установлен памятник писателю, держащему на руках кота Мурра. Также памятник есть в Берлине.

«Щелкунчик» в постановке Императорского Мариинского театра, 1892

Хотя бы раз в году, точнее — в конце года, об Эрнсте Теодоре Амадее Гофмане, так или иначе, вспоминают все. Трудно представить себе Новогодние и Рождественские праздники без самых разнообразных постановок "Щелкунчика" — от классического балета до шоу на льду. Этот факт одновременно и радует, и огорчает, ибо значение Гофмана далеко не исчерпывается написанием знаменитой сказки про кукольного уродца. Его влияние на литературу поистине огромно. Устремленность в высокие сферы духа, влечение ко всему чудесному и таинственному, что может встретиться или пригрезиться человеку, не помешали Гофману увидеть без прикрас реальную действительность его времени и средствами фантастики и гротеска отразить ее глубинные процессы. Вдохновлявший его идеал «поэтической человечности», редкая чуткость писателя к болезням и уродствам социальной жизни, к их отпечатку в душе человека привлекли к нему пристальное внимание таких великих мастеров литературы, как Диккенс и Бальзак, Гоголь и Достоевский. "Он, может быть, первый изобразил двойников, ужас этой ситуации — до Эдгара По. Тот отверг влияние на него Гофмана, сказав, что не из немецкой романтики, а из собственной души рождается тот ужас, который он видит... Может быть, разница между ними именно в том, что Эдгар По трезв, а Гофман пьян. Гофман разноцветен, калейдоскопичен, Эдгар в двух-трех красках, в одной рамке", - писал Ю. Олеша. "Пиковая дама" Пушкина, "Петербургские повести" и "Нос" Гоголя, "Двойник" Достоевского, "Дьяволиада" и "Мастер и Маргарита" Булгакова — за всеми этими произведениями незримо витает тень великого немецкого писателя. Литературный кружок, образованный 1 февраля 1921 года в Петрограде М. Зощенко, Л. Лунцем, В. Кавериным и др., носил название "Серапионовы братья", как и сборник рассказов Гофмана.

Судейкин, «У Олимпии» (1915)
эскиз декорации к «Сказкам Гофмана»

Лучшим созданиям Гофмана навсегда обеспечено место в золотом фонде мировой классики. Поэтические образы Гофмана получили воплощение в творчестве композиторов Роберта Шумана ("Крейслериана"), Рихарда Вагнера ("Летучий голландец"), Петра Ильича Чайковского ("Щелкунчик"), Адольфа Адана ("Жизель"), Лео Делиба ("Коппелия"), Ферруччо Бузони ("Выбор невесты"), Пауля Хиндемита ("Кардильяк") и др. Сюжетами для опер послужили произведения Гофмана "Мастер Мартин и его подмастерья", "Крошка Цахес по прозванию Циннобер", "Принцесса Брамбилла" и др. Гофман – герой оперы Жака Оффенбаха "Сказки Гофмана" (1881). Жизни Гофмана посвящена и поэма Мыколы Бажана «Ночь Гофмана». Также произведения Гофмана, а так же и его биография, неоднократно экранизировались.

В честь героини произведения Гофмана «Принцесса Брамбилла» назван астероид (640) Брамбилла, открытый в 1907 году. Художественный талант Гофмана, его острая сатира, тонкая ирония, его милые чудаковатые герои, одухотворенные, страстью к искусству энтузиасты, снискали ему прочные симпатии современного читателя. В любви к Гофману признается и Глеб Самойлов — автор множества ироничных песен-страшилок группы "АГАТА КРИСТИ".